ХАМЕНЬ. Нонѣ народъ сталь верченой, избалованной, ударился въ щегольство, мотовство, въ пойло и табачище; и при томъ всѣ почти калякають по татарски ль, по чухонски ль, прахъ вѣдаетъ... отъ тово и люди-то ни то, ни сіо стали. Инова Татариномъ назвать грѣхъ, а Русскимъ не за что, для тово, что по модѣ забылъ и то, гдѣ родился, и гдѣ воспитанъ, чево и псы не дѣлають; и тѣ помнять ту конуру, въ которой выросли.

ХАМКИНА. Свѣтъ-то наши дѣдушки да бабушки! Они не знали никакихъ выдумок басурманскихъ, а жили себѣ припѣваючи!

Хамкинъ. Забылъ бы у меня иной говорить: по сазану одѣтъ! Едакое слово услыша, обомлѣешь, и сердце кровью обольется. По сазану одѣтъ!.. вотъ какія проклятыя модныя рѣчи: по сазану одѣтъ!.. По нашему сазановъ-та ѣдятъ; а по ихъ - одѣваются ими... Ну кто слыхалъ, что сазаномъ одѣваться можно?

ХАМКИНА. Чему дивиться? послѣдніе пришли вѣка; осьмая тысяча въ исходѣ. И что день, то мода, и мода за модой, да и сверхъ моды, мода... („Судейскія имянины“, Р. Ө., ХXXV, 74).

Въ комедіи: "Самолюбивый стихотворецъ“ - дѣйствуетъ Крутонъ, сторонникъ домостроевскаго склада семейной жизни: КРУТОНЪ. „Покойную жену я правилъ вѣкъ возжой:

Она не вѣдала французской вашей моды!
Какъ горлица жила во всѣ со мною годы.

О! радъ я за нее божиться всѣмъ, что есть,

Что въ жизнь она свою всегда хранила честь"...

Въ юности этому Крутону наука не давалась. И вотъ о годахъ ученія онъ вспоминалъ впослѣдствіи такъ:

„Довольно претерпѣлъ я, въ школахъ бывши, муки.
Проклятой человѣкъ, кто выдумалъ науки!

Въ нихъ проку только то, что сводятъ всѣхъ съ ума!
На что они, когда толста насъ сума?

Какъ хлѣбець у кого насущной подлѣ бобу:

Тотъ сыть, хотя и нѣтъ ученова въ немъ соку!"...

(Росс. Ѳеатрь, XV, No 2, 65-6).

Скрягинъ изъ оперы: „Скупой“ — рѣзко осуждаетъ новое время, новыя понятія и учрежденія

, человѣколюбіе... воспитаніе... благотвореніе, — вопитъ онъ, — что ето у васъ нынѣ за человѣколюбіе? Въ старину этихъ длинныхъ словъ у насъ не слыхать, а хорошо было... Бывало, ето разумѣется, у кого денежки есть - процентовъ десятка по три слупить... вотъ тѣ и человѣколюбіе... Дочь ли, сына ли, племянницу ли вспоить, вскормить... такое толстенькое дитя, какъ теленокъ... поваливается себѣ на печи, ни о чемъ не думаетъ... вотъ тѣ и воспитаніе... А нынѣ завелися какія-то монастыри, корпуса... ссудныя да сохранныя кассы" („Скупой“, Р. Ө., ХХХ, 186).

Особенно много мѣста въ комедіяхъ отведено вопросу о воспитаніи и образованіи. Подобно Крутону („Самолюбивый стихотворецъ“,

Р. Ө., XV, 66), сторонники старины отрицали необходимость грамотности („Чувствованіе благотворенія", Р. Ө., ХХXIV, 224-5), счастье человѣка видѣли въ „ невѣжествѣ“ („Торжество любви", 1787, 3). Чтенію книгъ готовы были приписать только тлетворное, развращающее вліяніе. Герой комедіи: „Ненавистникъ“ говорить:

„Вотъ такъ-то грамотѣ ребята у меня

Учились у дьячка, да стали день отъ дня
Вести себя въ селѣ и жить при домѣ гаже:
Сперва они ко лжи, потомъ привыкли къ кражѣ,
Такъ это ради слугъ живой примѣръ у насъ,
Чтобъ имъ не толковать, что ижица, что азъ!"

(„Ненавистникъ“, Р. Ө., Х, 57-8).

Вліянію книгъ приписывали и другія всяческія непріятности: Милена, героиня комедіи „Хвастунъ“ (Р. Ө., Х), зачитывалась романами и, въ результатѣ, стала тосковать... Въ назиданіе, враги книгъ ей твердили:

Романы вносили въ сознаніе молодежи возвышенныя понятія о любви, о свободѣ человѣческаго чувства- и часто разстраивали матримоніальные планы стариковъ. Въ комедіи: „Подражатель“ дѣвица, любительница романовъ, не спросясь воли родителей, по своему устроила свою жизнь. Въ результатѣ, родители во всемъ обвинили романы, да прислугу, участницу побѣга барышни,

- Все проклятая Марѳушка, да романы, чорть ихъ побери, тебя выучили!" волнуются обманутые родители, , сегодня же ее со двора долой; книги всѣ

въ огонь!" (Р. Ө., XXVII, 45).

Другая любительница романовъ Миловида, героиня оперы: „Перерожденіе" (Р. Ө. XXVIII).

„Съ утра до вечера все задумавшись ходить: ни о чемъ домашнемъ не радѣетъ, читаетъ какія-то жалкія басни; грустить и свою красоту губить".Жалуясь на это, старуха, мать ея, вспоминаетъ свою безмятежную юность:

,когда мы бывали молоды, этова съ нами ничево не случалось: не думали такъ рано о любви, а, вмѣсто того, рано просыпались, садились за пяльцы а не за книги... Да мы же и грамотѣ худо учились, за то хорошо обѣдали и здоровы были; теперь, куда, какъ соломинки блѣдны, жалко, право, глядѣть" (52).

Скрягинъ, герой оперы: „Скупой“, тоже осуждаетъ увлеченіе ро

манами (Р. Ө., ХХХ, 188). И это же повторяетъ въ комедій Екатерины Ханжихина („О, время!“, Р. Ө., XI, 76). Фонвизинская Простакова утверждала, что дѣвушку не надо учить грамотѣ (еще объ этомъ же въ комедіи: „Именины г-жи Ворчалкиной", Р. Ө., XI, 107—8).

Вотъ почему поклонники старины гордились, если имъ удавалось спасти своихъ дѣтей отъ тлетворныхъ вліяній новаго времени и воспитать ихъ по старому: Здорустъ, герой комедіи: „Ненавистникъ“, такъ рекомендуетъ свою дочь:

"О! дочка у меня воспитана нарочно,

Какъ будто бы для васъ умно и безпорочно:

Не станеть мыбаться съ двора во дворъ она, —
Кроить и въ пяльцахъ шить она пріучена“.

(„Ненавистникъ“, Р. О., Х, 55).

Барышня Христина изъ комедіи „О время!“ (Р. Ө., XI) грамотѣ училась украдкой, такъ какъ бабушка ее ничему не учила, боясь, что она будетъ писать любовныя письма (40). „Никого она не видала и до двѣнадцати лѣтъ платья не знала; а бѣгивала для легкости всегда въ одной сорочкѣ; когда-жъ пріѣзживали посторонніе къ намъ люди, то прятывали ее въ спальнѣ за печкой“ (40); „съ мущинами, кромѣ Фалалея, бабушкина дурака, ни съ кѣмъ не говаривала" (46).

Наши старовѣры, спасая отъ всякихъ „ новизнъ" дочерей, ихъ воспитывали взаперти подъ присмотромъ „ нянь“ и „мамъ“ („Невѣстаневидимка", Р. Ө., ХІІ, 72, 188).

27

Но если основнымъ правиломъ старинной педагогики было принципіальное стѣсненіе свободы дѣвушки, то юношѣ, наоборотъ, предоставлялся полный просторъ.

Фонвизинскій Митрофанъ повторяется неразъ въ комедіяхъ XVIII-го столѣтія: таковъ, какъ Митрофанъ, — сынъ Чудихиной („О время!“, Р. Ө., XI, 74), Русалей въ юности („Русскій Парижанецъ“, Р. Ө., XV, 184-5), (, Ѳомушка, бабушкинъ внучекъ“, Р. Ө., XXXV), Фадей („Женихъ бить и доволенъ“, М. 1795, 49-52, 83), Митрофанушка („Митрофанушка въ отставкѣ“, М. 1800), Микеша („Обращенный Мизантропъ", 1794, 12, 62). Всѣ эти, дворянчики-недоросли“ выросли около голубятенъ, на заднихъ дворахъ своихъ дворянскихъ усадебъ, въ обществѣ дворовыхъ, — немудрено, что на свѣтъ Божій вылѣзали они изъ своихъ, берлогъ“ 1) безнадежными дураками. Очень часто изобра

) Въ комедіи: „Сговоръ Кутейкина“ домъ Простаковыхъ такъ и названъ „бер

логой".

жались въ русскихъ комедіяхъ и родители этихъ недорослей - всевозможные, дикіе помѣщики " Простаковы, Скотинины, Простодумы („Хвастунъ“, Р. Ө., Х), Ханжихина („О время!“, Р. Ө., XI), Чудихина (ib.), Ворчалкина („Имянины госпожи Ворчалкиной", Р. Ө., XI), Вѣстникова („Госпожа Вѣстникова съ семьей", ib.), Бурда („Вздорщица“, Р. Ө., XVI), („Приданое обманомъ“, ib.), Фатюй („Пустая ссора", Р. Ө., XVII, 158), Хавронья („Рогоносецъ по воображенью“, ib.), Корнилъ („Мать-совмѣстница дочери“, Р. Ө., ib.), Простакова (, Свадьба господина Промоталова“, Р.Ө., XXVII), Слабоумовъ (ib.), Ермилъ („Женихъ битъ и доволенъ", М. 1795), Чуръ и Ѳекла (, Обращенный Мизантропъ", С.-Пб., 1794) и др.

Всѣ эти представители старины ненавистны были нашимъ прогрессистамъ, какъ что-то безпросвѣтное и неподвижное, тяжелымъ камнемъ лежавшее на русской жизни... Они были живымъ олицетвореніемъ грубости и тупой боязни мысли и знанія; ихъ жизнь была воплощеніемъ, темнаго царства" насилія и самодурства; это былъ безпросвѣтный міръ суевѣрій 1), предчувствій, ханжества, —міръ животнаго прозябанія безъ цѣли, безъ смысла, даже безъ физическаго труда...

Одна дворянка-помѣщица объѣлась плотвы („Рогоносецъ по воображенію", Р. Ө., XVII, 206). Дворянинъ-помѣщикъ объѣлся тухлой рыбы,, чтобы не выбрасывать ее“ („Приданое обманомъ“, Р. Ө., ХѴІ, 216). Третій, „намнясь на молошной кисель напился молодова полпива и чуть было не умеръ“ („Мать-совмѣстница дочери“, Р. Ө., ХѴІІ, 285), - вотъ, случайности, разнообразившія жизнь этихъ „дикихъ помѣщиковъ“. Немудрено, что просвѣщенная дѣвушка съ ужасомъ думаеть о предстоящей ей жизни гъ такой средѣ: „должна я, донашивая оставшее свое платье, жить по деревенски и слышать только о сѣнѣ, о жнитвѣ, о умолотѣ, о курахъ, о уткахъ, о гусяхъ, о баранахъ и, заядая свой вѣкъ, должна еще ожидать такова жениха, которой будетъ говорить: «чаво тебѣ, сердецуско, надать? байста со мной", и другія подобныя сему крестьянскія рѣчи. Да и сами-то мѣлкіе дворяне несносны: я не о всѣхъ говорю; есть довольно и хо

*) О суевѣріяхъ дворянъ говорится въ комедіяхъ: „О время!“, Р. Ө., XI, 256, 32 49, 65-6, 67, 68, 73, „Именины г-жи Ворчалкиной“, Р. Ө., XI, 160, 164, 211, „Обман-, щикъ", Р. О., ХIII, "Русскій Парижанецъ“, Р. О., ХҮ, 185, 191, „Вздорщица“, Р. Ө., ХѴІ, 168, 170, 200,, Любовникъ-Колдунъ“, Р. Ө. ХѴІ, „Добродѣтель увѣнчанная“, Р. Ө., XXV, 91, 92, „Колдунъ, ворожея и сваха“, Р. Ө., XXXVII, 259, 285, „Приданое обманомъ" Р. Ө., XVI, 3-7, „Мѣльникъ и Сбитеньщикъ", 1793, 8.

рошихъ мѣжду ними людей; а по нѣкоторой части дуются, какъ лягушки, и думаютъ только о своемъ благородствѣ, которое имъ по одному имени извѣстно и чаютъ о своихъ крестьянахъ то, что они имъ отъ Бога господамъ на поруганіе себѣ созданы. Нѣтъ неспокойнѣе той твари, которая одною тѣнью благороднова имени величается, и которая, сидя возлѣ квашни, окружена служителями въ лаптяхъ и кушакахъ и служительницами босыми и въ сарафанахъ, боярскимъ возносится титуломъ“ („Рогоносецъ по воображенію“, Р. Ө., ХѴІІ, 206).

Въ комедіи: „Пустая ссора“ такъ изображается жизнь этихъ россійскихъ дикарей: „Окромѣ батьки съ погоста, да старосты никого въ лицо не видимъ“ („Ошибки, или утро вечера мудренѣе", 1794, 4).

„Сидимъ, бывало, сидимъ съ нимъ у таковыхъ, какъ онъ, хозяина, цѣлый день, да такъ иногда соскучится, что всѣ засніомъ, — только тутъ и веселья мнѣ было, что отъ пустыхъ ихъ рѣчей засніошь" („Пустая ссора“, Р. Ө., XVII, 163).

Одни изъ этихъ дворянъ уже въ зрѣлыхъ годахъ развлекались игрой въ свайку съ дворовыми („Пустая ссора“, Р. Ө., XVII, 158), другіе коротали свои дни оъ обществѣ дураковъ и дуръ („Имянины г-жи Ворчалкиной“, Р. Ө., XI, 115—6, „Вздорщица“, Р. Ө., XVI, 158, 182,, Обращенный Мизантропъ“, С.-Пб., 1794, 2, 71-3); третьи жили сплетнями („О время!“, Р. Ө., ч. ХІ, 23, 27, 31) и различными пересудами („Имянины г-жи Ворчалкиной", ib., 164-5); наиболѣе невинными развлеченіями были зимой —гаданья на святкахъ („Добродѣтель увѣнчанная вѣрностью“, Р. Ө., XXV, 121—2), —, игрища на святкахъ“ („Вотъ каково имѣть корзину и бѣлье“, Р. О., ХIII; „Игрища на святкахъ“, 1774; „Обольщенной“, Р. Ө., ХІІІ, 137), а лѣтомъ -хожденіе въ лѣсъ по грибы и по ягоды („Несчастные сироты", 1780, 34).

66

Само собой разумѣется, что свадьбы и похороны были самыми важными событіями ихъ жизни. Свадьбы обставлялись еще по старинному: справлялись старые обряды („Русскій Парижанецъ“, Р. Ө., ХѴ, 179). Такъ, напримѣръ, на „сговорѣ“ принято было , выть " („Подражатель“, Р. Ө., XXVII, 12)... Впрочемъ, среди этихъ „дикихъ помѣщиковъ" были и увлекающіеся люди: какъ извѣстно, Скотининъ питаль страсть къ свиньямъ, многіе увлекались голубями и собаками, лошадьми („ Ошибка, или утро вечера мудренѣе“, 1794, 5—6; „Митрофанушка въ отставкѣ“, 1800, 28, 29; „Мнимый счастливецъ“, Р. Ө., ХХХІ, 337); другіе страстно предавались охотѣ, по цѣлымъ