слѣдствіемъ подобнаго явленія и можно считать такъ называемый Лаврентьевскій сводъ 1). И на этой послѣдней идеѣ объединенія Руси опять таки въ сильной мѣрѣ проявился все тотъ же идеалъ нашего книжника; для насъ важно подчеркнуть, что въ данномъ случаѣ мы имѣемъ лишь неизбѣжное слѣдствіе развитія одной и той же основы политическаго міросозерцанія, столь ревностно пропагандируемой православною церковью. Все шире и глубже просачивались въ славянство эти византійскіе идеалы; вотъ почему столь восторженно отношеніе нашего древняго лѣтописца къ дѣяніямъ и жизни князей, подобныхъ Владимірамъ, Святому и Мономаху 2).

Политическіе идеалы древняго книжника, воспитаннаго на византійскихъ понятіяхъ единства власти, въ равной мѣрѣ служили ему и для оцѣнки государственнаго устройства, и для опредѣленія основъ церковнаго управленія; какъ то, такъ и другое должны были быть построены на централистическомъ началѣ единства, сосредоточивающемъ всѣ нити управленія въ однѣхъ рукахъ главы и дающемъ послѣднему всю совокупность власти надъ даннымъ общеніемъ 3). Правда по отношенію къ древнерусской волости, подобное понятіе не подходило, не отвѣчало дѣйствительности, но лѣтописецъ этимъ не стѣснялся; нужды нѣтъ для него, что его идеалы противорѣчатъ исторически сложившимся славянскимъ понятіямъ государственности; онъ считаетъ послѣднія вредными, неестественными и всегда находитъ достаточно примѣровъ различныхъ войнъ, народныхъ бѣдствій, возстаній, для доказанія своей правоты, что царившій на Руси политическій порядокъ не хорошъ, вреденъ, порицаемъ и долженъ быть измѣненъ 4); къ этой послѣдней цѣли и были направлены многія старанія право

1) Ак. Шахматовъ полагаетъ, что идея общерусскаго свода возникла при дворѣ митрополита Петра и что составленный Лаврентьевскій сводъ, доведенный до 4305 года, былъ результатомъ подобной объединительной работы. См. его Сказаніе о призваніи варяговь, стр. 32.

2) Ср. напримѣръ, съ указаніями Бестужева-Рюмина, относительно дополненій, внесенныхъ лѣтописцемъ въ Ипатьевскій сводъ, касавшихся Владиміра Мономаха.

3) О положеніи церкви въ Византіи и папистскихъ притязаніяхъ Константинопольскихъ патріарховъ см. Т. Барсова, стр. 140, и В. Грибовскаго, стр. 259.

4) Подобную цѣль преслѣдовали, напримѣръ, угрозы церкви разными бѣдствіями князьямъ, не слѣдовавшимъ ея завѣтамъ; такъ, весьма часто духовенствомъ указывалось на торжество и побѣды степныхъ варваровъ; половцы побѣждали потому, что , биху водили ангеломъ" , по повелѣнію Божью“, въ видѣ наказанія данному князю или народу. Ср. Терновскій, Изученіе византійской исторіи и ея тенденціозное приложеніе въ древней Руси, Кіевъ, 1876, стр. 119.

,,

славной церкви; именно эту цѣль и преслѣдовала ея политическая пропаганда и, какъ извѣстно, во времена Москвы, и успѣшно до

стигла.

Принимая во вниманіе практическое, а равно и теоретическое значеніе такого политическаго идеала, можно легко понять насколько онъ долженъ былъ, даже дѣйствуя совершенно безсознательно, односторонне окрашивать работу лѣтописца, вліяя на способъ изложенія историческихъ фактовъ и на оцѣнку современныхъ ему событій и явленій.

Повторяемъ, монархизмъ, какъ единственно возможная основа государства, составлялъ фундаментъ политическаго міросозерцанія древняго книжника, воспитаннаго и выросшаго на византійскихъ идеалахъ государственнаго устройства; само собой понятно, что такая основная идея не могла не остаться безъ вліянія и на лѣтописную работу нашей древности, благодаря чему на послѣднюю наложенъ нѣкоторый односторонній отпечатокъ пристрастности къ одному опредѣленному началу. Установивъ этотъ основной принципъ политическаго міросозерцанія древнерусскаго лѣтописца, намъ теперь приходится обратиться къ третьему пункту нашего заданія и провести параллель между этимъ идеаломъ лѣтописца и окружавшей его политической обстановкой, тѣмъ дѣйствительнымъ положеніемъ вещей, которое царило на Руси въ такъ называемый варяжскій періодъ ея исторіи, т. е. съ IX и по XI вѣкъ.

Исторія прихода славянъ съ Дуная или съ Карпатъ до сего времени не выяснена еще наукой, но одинъ фактъ несомнѣненъ; ко временамъ IX вѣка родовой быть восточныхъ славянъ уже окончательно исчезъ и былъ замѣненъ бытомъ городовымъ; этотъ фактъ весьма отчетливо засвидѣтельствованъ древнимъ лѣтописцемъ, описывающимъ намъ положеніе и значеніе различныхъ славянскихъ городовъ, расположенныхъ по торговому пути изъ Варягъ въ Греки. Въ эти отдаленныя времена положеніе князя въ славянской волости-государствѣ было до чрезвычайности второстепенное; значеніе его сводилось къ военной охранѣ города, торговаго пути, жителей волости, а вмѣстѣ съ тѣмъ и къ роли зависимаго государственнаго органа, управителя и судьи 1). Свидѣтельства о князьяхъ той эпохи въ силу этого должны были быть рѣдкими, разрозненными, спорадическими; стоитъ только срав

2) Ср. мою Исторію русской государственности, томъ 1, глава I; проф. Ключевскій, Боярская Дума, первыя главы; проф. Сергѣевичъ, Русскія Юридическія древности, равно и лекцій.

или

нить количественно имѣющіяся у насъ извѣстія о Владимірѣ Св. Мономахѣ съ извѣстіями о Рюрикѣ, Олегѣ или Игорѣ. Каково бы ни было положеніе этихъ князей, или вѣрнѣе каковъ бы ни былъ нашъ взглядъ на ихъ положеніе въ славянской волости, одинъ фактъ однако стоитъ внѣ сомнѣнія въ современной наукѣ, что что власть Рюрика и первыхъ Рюриковичей не распространялась на всѣхъ восточныхъ славянъ, а лишь на нѣкоторыя племена и нѣкоторыя волости 1). Между тѣмъ именно эта истина старательно обходится древнимъ лѣтописцемъ: присутствіе князя въ волости ему кажется conditio sine qua non существованія волости, какъ государства, а разъ ему, въ силу тѣхъ или другихъ обстоятельствъ, неизвѣстны были князья какой-либо волости, а государственная самостоятельность послѣдней наоборотъ была извѣстна, онъ, не задумываясь, распространялъ власть сосѣдняго ему извѣстнаго князя и на данную волость. Характернѣе всего это сказалось въ повѣствованіяхъ о походѣ на югъ Олега и завоеваніи имъ Кіева и прочихъ волостей; еще до Олега, согласно „Начальному своду“ въ Кіевѣ княжатъ владѣтельные князья Аскольдъ и Диръ 2); здѣсь приходится отмѣтить, что и названныхъ двухъ князей лѣтописецъ извѣстнаго періода исторіи Кіева считалъ „владѣтельными“, князьями— монархами; но позднѣйшему лѣтописцу необходимо было установить съ одной стороны единство княжескаго рода Рюриковичей, для всей Руси, съ другой же-преемственность княженій этого рода; вслѣдствіе этого Аскольдъ и Диръ, а за ними и Олеге оказались лишь воеводами, а не князьями, дружинниками, а не владѣтельными монархами; такое превращеніе было обязательно необходимо позднѣйшему лѣтописцу именно въ виду его государственной монархической теоріи. Этимъ же объясняется и другой фактъ; какъ остроумно замѣтилъ Забѣлинъ, лѣтописецъ нашъ начинаетъ свое повѣствованіе „съ пустого мѣста“; и дѣйствительно, если присмотрѣться къ Повѣсти временныхъ лѣтъ, напримѣръ, то можно получить впечатлѣніе, что разсказъ о древне-русскихъ государственныхъ событіяхъ начинается, какъ бы съ пустого мѣста, какъ будто раньше на Руси не существовало вовсе государственныхъ единеній, и послѣднія возникли только съ момента призванія Рюрика и распространились на югъ, на всю землю восточнаго славянства только со времени похода Олега на Кіевъ. Эту точку зрѣнія переняла и ран

*) Ср. мою Исторію русской государственности, томъ I; глава I, стр. 83 и слѣд 2) Шахматовъ, О начальномъ Кіевскомъ лѣтописномъ сводѣ, стр. 40.

Новая серія ХХІІ (1909, No 7), отд. 2.

5

няя наша исторіографія, также учившая о началѣ государства съ 862 года.

Что волость, какъ государственное единеніе, существовала на Руси еще за долго до названнаго года, врядъ ли можетъ въ наши дни подлежать сомнѣнію; лѣтописцу же эта эпоха казалась „пустымъ мѣстомъ“ только потому, что отсутствовалъ тогда одинъ, по его мнѣнію необходимый, реквизитъ государственности—въ славянскихъ волостяхъ не имѣлось главы государства, не имѣлось князей, которыхъ можно было бы считать монархами. Существовали правда различные князьки, тожественные жупанамъ, банамъ и т. п. старцамъ западнаго славянства, лѣтописцу извѣстны были личности въ родѣ полумиөическаго Гостомысла, но всѣхъ этихъ представителей городской старѣйшины, „градскихъ старцевъ профессора Ключевскаго лѣтописецъ очевидно не могъ считать князьЯМИ монархами, въ виду ихъ чисто личнаго положенія и временнаго и ограниченнаго значенія въ государствѣ-волости, значенія, распространявшагося едва ли за стѣны даннаго города. Не можетъ быть никакого сомнѣнія въ томъ, что до второй половины IX вѣка не существовало на Руси княжескаго рода; всего сказаннаго достаточно для признанія того факта, что если бы подобный до-Рюриковскій княжескій родъ существовалъ на Руси, то о немъ осталась бы память во времена составленія первыхъ лѣтописныхъ записей, и лѣтописецъ конечно не преминулъ бы отмѣтить это явленіе; пристрастіе его къ монархическому принципу было слишкомъ велико, чтобы пропустить фактъ такой важности. Но княжескаго рода до Рюрика или вѣрнѣе до Игоря или Святослава не существовало, а потому государственная исторія Руси до второй половины IX вѣка представлялась лѣтописцу пустымъ мѣстомъ—до-государственнымъ бытіемъ восточнаго славянства. Вслѣдствіе этого лѣтописецъ не оставилъ намъ свидѣтельствъ о происхожденіи русской волости, о томъ великомъ процессѣ образованія городскихъ центровъ и кристаллизаціи первичныхъ элементовъ русской государственности, которые столь долгое время и оставались вслѣдствіе этого скрытыми для позднѣйшихъ поколѣній Россіи.

Но если лѣтописцу не извѣстенъ процессъ образованія государства, то, наоборотъ, ему хорошо было знакомо второстепенное и зависимое положеніе первыхъ князей Рюриковичей въ славянской волости. И вотъ противъ этого-то и возстаетъ его понятіе о главѣ государства; противъ такого дѣйствительнаго положенія вещей и вооружается его идеалъ монарха, главы государства; вслѣдстіе этого

ему приходится прикрашивать, добавлять, иногда и измѣнять факты и события, получавшія подъ его перомъ новое освѣщеніе, иное, чѣмъ въ дѣйствительности значеніе.

Припомнимъ, что первичныя лѣтописныя записи кратки и отрывочны; они представляютъ собой наброски событій и главнѣйшихъ фактовъ изъ народныхъ преданій; въ нихъ мы не находимъ „выдвиганія“ монархическаго принципа; и о князьяхъ-то говорится чрезвычайно мало; первобытный лѣтописецъ не нуждался въ связномъ разсказѣ, въ исторіи государства; онъ интересовался только главнѣйшими историческими фактами. Но съ теченіемъ времени, когда въ первичныя записи стали попадать посторонніе элементы, а въ особенности, когда начала производиться литературная ихъ обработка и даже переработка, сталь просачиваться въ работу лѣтописца и его идеалъ, а соотвѣтственно тому должно было измѣняться и его отношеніе къ нѣкоторымъ фактамъ и событіямъ. Такъ напримѣръ весьма вѣроятно, что въ первичныхъ записяхъ Новгородскихъ содержались лишь краткія данныя о княженіи Рюрика и Олега, а въ Кіевскихъ—о княженіи Аскольда и Дира; но позднѣйшему лѣтописцу, уже обработывавшему эти записи, требовалось внесеніе связи между отдѣльными фактами, координація ихъ. Подобная работа неизбѣжно должна была отразить его личные взгляды и руководившіе имъ идеалы, а среди нихъ, какъ мы уже знаемъ, на первомъ мѣстѣ стоялъ монархическій принципъ; такъ могли возникнуть сказанія о воеводствѣ Олега, о малолѣтствѣ Игоря, а впослѣдствіе и объ Аскольдѣ и Дирѣ, превращенныхъ въ княжьихъ дружинниковъ. Всѣ подобныя поправки вытекали сами собой изъ понятія о государствѣ, которымъ орудовалъ лѣтописецъ, и можно думать, въ большинствѣ случаевъ производились вполнѣ безсознательно; мы врядъ ли можемъ идти такъ далеко, чтобы предполагать, что уже древнѣйшій лѣтописатель сознавалъ ту пропасть, которая отдѣляла его собственные политическіе идеалы отъ народоправскаго начала, царившаго безраздѣльно среди славянскихъ волостей. Позднѣе же, когда церковь русская уже сознательнѣе стала относиться къ дѣлу пропаганды своихъ идей, въ лѣтописныя записи начали вноситься сознательныя поправки и дополненія, и дѣлалось это съ одною главною политическою цѣлью распространенія и укрѣпленія среди славянства того же идеала, монархическаго принципа, какъ единственнаго средства противъ анархіи.

Въ подтвержденіе своихъ теоретическихъ выводовъ церковь черпала практическіе примѣры изъ современныхъ политическихъ событій;